Доносы в пост-февральской академии

01 августа | 2024

Как российские преподаватели выживают после написанных на них анонимок.

“Сёстры Пандоры”

Фото: жертва доноса не имеет возможности ни познакомиться с содержанием жалобы, ни узнать имя жалобщика. Photo by Ahmed Zayan on Unsplash

Данные

За последние два года тема доносов в России в целом и российском академическом сообществе стала гораздо актуальнее, чем хотелось бы.

Важно помнить, что сами жалобы в вышестоящие инстанции не являются уникальными для какого-то исторического периода. Особенность рассматриваемых жалоб – в их содержании. Они содержат обвинения в недостаточной «правильности» позиции объекта доноса. Эта «неправильность» выражается в его высказываниях/действиях и в первую очередь связана с его антивоенной позицией.

В работах Ш.Фицпатрик и ее коллег (1996, 1997) рассматриваются схожие явления, описанные на материале других эпох и культур.

Методика интервью

Материал написан на основе серии из 20 неструктурированных глубинных интервью с преподавателями российских ВУЗов, на которых написали жалобу из-за их антивоенных взглядов. Наши респонденты – сотрудники разных факультетов (юридический, журналистики, информационных технологий и др.). Большая часть респондентов –сотрудники московских ВУЗов. Помимо них, в выборке представлены университеты Северо-западного, Южного и Дальневосточного федеральных округов. Интервью были собраны в течение 2023 года.

Помимо интервью, мы опирались на данные включенного наблюдения и мониторинга социальных сетей.

Авторы. Больше половины доносов в наших кейсах были написаны студентами. Несколько доносов были поданы коллегами по ВУЗу (сотрудником службы безопасности, секретарем администрации, незнакомым коллегой). Еще несколько жалоб исходили от людей в интернете.

Последствия. Часть наших респондентов после доноса оказалась уволена/уволилась. Почти все уволенные респонденты на момент проведения интервью находились не в России, интервью проводились онлайн.

Мы не можем с уверенностью утверждать, что увольнение было прямым следствием доноса даже в тех случаях, когда сами респонденты так считают. Поэтому обозначим лишь хронологическую последовательность – после доноса.

Часть респондентов осталась работать на том же месте и после жалобы, несмотря на конфликтную ситуацию и усилившийся личный контроль. Эти интервью были взяты в основном оффлайн. Часть из них были подкреплены данными включенного наблюдения.

Все личные данные респондентов, а также названия ВУЗов скрыты.

Анонимные доносители

Информацию о доносе пострадавшие описывают как внезапно поступившем «сверху»/«извне» (от администрации учебного заведения или сотрудников силовых ведомств). Весть может прийти в самый неожиданный момент – в выходной день, во время занятия. Она вызывает сильную эмоциональную реакцию – от возмущения и протеста до растерянности, страха:

Замдекана по учебной деятельности позвонил в воскресенье, сказал, что я показывала студентам страшное видео с казнью. Видео мне переслала. Я даже не знаю, откуда это видео – я сама его не смотрела [Инф. 4].

Судя по материалам интервью, жертва доноса не имеет возможности ни полностью, в спокойной обстановке познакомиться с содержанием жалобы, ни узнать имя жалобщика – это оказывает серьезное психологическое воздействие. По данным интервью, текст жалобы не показывают совсем/показывают мельком (бумага в чужих руках)/зачитывают отдельные фрагменты/пересказывают. Полный текст обращения доступен только представителям контролирующих органов.

Естественным следствием непрозрачности ситуации становятся попытки жертвы тем или иным способом реконструировать произошедшее – и в первую очередь идентифицировать доносчика. Рассказ о своих предположениях, о проведенном «расследовании» становится важной составной частью нарратива пострадавшего:

Одна из студенток – мы точно не знаем – кто, мы могли подозревать, вычислили более-менее, в соответствии с информацией, которую другие студенты предоставили, в соответствии с образом студентки сопоставили, и как нам кажется, одна из студенток написала анонимную жалобу [Инф. 5].

Интерпретация доносителя

Пострадавшие рассматривают донос не столько как бюрократический инструмент решения конкретного конфликта, сколько как недопустимую в моральном отношении практику, очерняющую и самого жалобщика, и все общество, в котором она оказалась возможной.

Для жертвы оказывается очень важным объяснить самому себе действия доносителя, выстроить его социальный или психологический портрет, предположить и обсудить обстоятельства – личные особенности доносителя, его прошлое, влияние среды, национальная принадлежность и др. Как могло так случиться, что он решился на донос? Какие причины и предпосылки сделали возможным использовать иерархическую жалобу?

Нарративы могут строиться как перебор разных объяснительных моделей в поисках подходящей:

Студентка, которая инициировала донос на меня, не имеет понятия о том, что такое справедливость. Ей просто недоступен этот понятийный аппарат […] Эти склонности генетически передаются, поведенчески. Это заложено воспитанием и культурой. Это неизлечимо. […] Я ее видела в составе семьи – запуганный ребенок. ПТСР я вижу сразу. Вот они существуют в такой среде. Стукачество – это модель в культуре, ябедничество […] У этой студентки брат мобилизован. Возможно, стукачество – это такая защита. Она не понимает, что она поддерживает. Инстинкт самосохранения отключен, материнский инстинкт отключен. Деньги важны […] Она амбициозна и достаточно агрессивна. Она всегда садилась впереди со своей подружкой, смеялись […] Эта девушка была вертикалью. Она возглавляла студсовет. Это ведь целая система: на студентов давят студсоветы, а студсоветы совещаются с начальством [Инф 3].

Логика нарратива жертвы связана попыткой идентифицировать жалобщика как чужака, принадлежащего к социально «иной» группе, девиантной с точки зрения говорящего. Эта «чужесть», по мнению пострадавшего, объясняет и даже как бы оправдывает «испорченного» доносчика.

Реакция администрации

Полученный «сигнал» требует ответных административных мер, но эти меры, как показывают кейсы, могут быть разными.

В ряде случаев представители администрации используют все доступные средства для увольнения/принуждения к увольнению (угрозы и буллинг, слежка, постановка невыполнимых задач).

В других кейсах, наоборот, изыскиваются возможности не реагировать на донос репрессивными административными мерами, а «спустить» его «на тормозах», ограничиться «воспитательными беседами», даже предупредить сотрудника:

Проректор вызвал меня в коридор, написал бумажку: «вас прослушивают, за вами следят [Инф 2].

Основанием для неформальной договоренности с администрацией и условием сохранения позиции становится самоцензура в социальных сетях и других публичных ситуациях, отказ от публичного высказывания сотрудником своей позиции:

Меня вызвал президент после разговора с фээсбешницей, сказал: «На тебя запрос из администрации края. Тебя уволят. Надо молчать, а ты не молчишь» [Инф 2]».

По данным нашего включенного наблюдения, ученые, остающиеся работать на условиях такого договора, больше не позволяют себе высказываться открыто, публично. Если и высказываются на неподцензурных площадках, то делают это для узкого круга коллег без последующей публикации записи/на малоизвестных площадках/полностью анонимно или же указав имя, но формально отказавшись от аффилирования с реальным местом работы.

Реакция коллег и студентов. Значимость поддержки

Многие респонденты говорят о том, что получали меньше поддержки, чем хотели бы. Основные формы выражения поддержки и солидарности со стороны непосредственного окружения – отдельные личные сообщения на фоне общего молчания или осуждения:

[После увольнения] c коллегами я больше не виделась. Одна написала тайно, сказала, что я молодец. А другая – но это взгляды ее мужа – мягко намекнула, что я правая, радикал [Инф 4].

Респонденты очень дорожат поддержкой, которую проявляют студенты:

Мои студенты мне пишут из России, это поддерживает [Инф 7].

Некоторые респонденты отмечают, что по их ощущениям, студенты активнее поддерживают пострадавших, чем коллеги. Сказанное касается непубличных кейсов.

Публичность часто обеспечивает пострадавшему более широкую поддержку. Если история вынесена на обсуждение в социальных сетях, ситуация доноса и ответные действия администрации становится предметом эмоционального обсуждения:

В те же дни посыпались репосты и вопросы от друзей и коллег из ВУЗа, которые увидели ссылку в группе «Подслушано в [ВУЗ]». К моменту, как я туда зашла, там было около 1500 просмотров и какое-то количество комментов. Опубликовала свой коммент, он получил много лайков и слова поддержки, и у меня отлегло [Инф 6].

Но не любое обсуждение приносит поддержку: отношение комментаторов к ситуации может быть различным. Если в Facebook комментаторы поддерживают пострадавших от выражения антивоенных взглядов, то во Вконтакте часть комментаторов высказывает противоположную позицию, поддерживая действия жалобщика и решения администрации.

(Сказанное касается не только жалоб в академии, но в целом современных доносов на проявление антивоенной позиции, следствием которых явилось увольнение или иные санкции).

Атмосфера недоверия

Интервью жертв доноса показывают, как растет взаимная подозрительность, недоверие, противостояние между нелояльными сотрудниками и администрацией. Опасения начинают вызывать все, кто в силу убеждений или служебных обязанностей связан с администрацией ВУЗа, университетскими или внешними органами обеспечения безопасности.

В этом ряду стоят и университетские психологические службы – помогающие специалисты становятся потенциально опасными с точки зрения нелояльных сотрудников:

Сейчас вводят психологов, в этом году уже две единицы ввели. Завкафедры пошла работать в психологическую службу и все доносит наверх [Инф 15].

* * *

Данные, здесь представленные, а также другие материалы, собранные нами за два года исследования, позволяют обрисовать положение современного преподавателя ВУЗа, встроенного в вертикальную иерархию: