Эмиграция —это попытка сохранить научную идентичность в мире, где границы стали инструментом насилия, а наука — актом сопротивления.
Дарья Димке, Ирина Мейер Олимпиева
Фото: Большинство уехавших получили приглашения благодаря контактам с коллегами за рубежом. Photo by Thiago Santos on Unsplash
С начала полномасштабной войны в Украине Россию покинули более миллиона человек. Среди них — значительное число представителей интеллектуальных профессий. Эту волну уже называют новой «утечкой мозгов» — самой масштабной с 1990-х годов.
Хотя большинство уехавших осели в Европе и соседних странах бывшего СССР, немало российских учёных перебралось и в США. Именно они стали фокусом нашего продолжающегося исследования, стартовавшего в мае 2024 года.
О проекте
Мы провели 32 углублённых интервью (длительностью до трёх часов каждое) с российскими учёными, покинувшими страну после начала войны и на момент интервью проживавшими в США или работавшими в американских университетах в течение последних двух лет.
Цель проекта — понять,
- с какими вызовами сталкиваются российские учёные на пути эмиграции и адаптации,
- как складывается их профессиональная жизнь в новой академической среде,
- чем отличается текущая волна от постсоветской эмиграции 1990-х.
Через личные истории мы стремимся зафиксировать изменения, происходящие как в российской, так и в американской науке.
Кто они – новые эмигранты?
- Наши респонденты представляют как STEM-дисциплины, так и гуманитарные и общественные науки.
- Подавляющее большинство приехали из Москвы и Санкт-Петербурга.
- Многие работали в ведущих вузах (НИУ ВШЭ, РАНХиГС, МГУ, СПбГУ, Сколтех и др.).
- Некоторые занимали руководящие должности.
- Почти все имеют степень кандидата или доктора наук.
- Уже в США значительная часть продолжает работать в университетах топ-уровня: от Гарварда и Принстона до MIT и Йеля.
Такой профиль может отражать специфику американского академического рынка, где востребованы наиболее признанные и профессионально успешные учёные. В то же время это подчёркивает высокий уровень российских ученых, оказавшихся в вынужденной эмиграции.
Как отличаются две волны эмиграции
Эмиграция 1990-х и нынешняя волна отличаются как по причинам отъезда, так и по профессиональному составу.
В 1990-х в США уезжали в основном учёные из точных наук, особенно еврейской национальности, сталкивавшиеся с дискриминацией в СССР. Уходившая в прошлое советская наука переживала институциональный кризис, усиленный экономическим коллапсом. Учёные искали материальной стабильности – как персональной, так и институциональной, позволявшей просто продолжать заниматься исследованиями.
В структуре военного brain drain значимую долю составляют представители гуманитарных и социальных дисциплин, что серьезно отличает их от волны 1990-х.
Наши респонденты подчёркивают: несмотря на серьёзные вложения в науку в последние годы, их выбор определили в первую очередь политические и этические, а не экономические обстоятельства.
Для социальных учёных важным фактором стало усиливающееся идеологическое давление.
Но буквально для всех наших информантов – от математиков и биологов до социологов и гуманитариев – важнейшей причиной эмиграции стал страх международной изоляции российской науки, неизбежной из-за начала войны, и невозможность продолжать заниматься «настоящей наукой» в таких условиях.
Профессиональная идентичность и академические сети
В отличие от эмигрантов 1990-х, многие из которых готовы были работать вне академии, сегодняшние учёные не видят себя вне науки.
«Я лет 25 не рассматриваю никакой другой занятости <помимо академической>. Если первый мой вариант – искать работу в англоязычном университете, то второй вариант – это будет Россия по состоянию на сейчас, а уже третий вариант будет перепрофилироваться. И это будет непосредственно перед тем, как умереть с голоду». (м., социолог, 47, в России профессор).
Они приехали в США по профессиональным визам, заняв академические позиции. Даже те, кто теоретически мог бы найти работу в индустрии (экономисты, биологи, IT-специалисты), надеются остаться в науке — хотя бы «для души»
«Нет, конечно, не готова <отказаться от исследований>. Если придется, я буду работать с данными, допустим, в банке с понедельника по пятницу, а по воскресеньям и субботам буду ковырять свои любимые данные. Потому что да – это другое. Я делаю то, что мне интересно самой». (ж., экономист, 53, в России профессор)
Их профессиональные международные связи сыграли ключевую роль: большинство получили приглашения благодаря контактам с коллегами за рубежом. Часто история начинается со срочного отъезда, пары писем знакомым за границей — и быстрого предложения временной позиции.
Это резко контрастирует с ситуацией 1990-х, когда поиск работы мог занимать месяцы или годы.
«Сразу же на следующий день мои коллеги помогли мне найти работу в Германии. <…> Я проработал семь месяцев в Институте Макса Планка и параллельно нашел работу в Америке. Тоже помогли мои коллеги, то есть у нас хороший networking. Я безумно благодарен всем коллегам, которые активно включились в помощь мне». (м., биолог, 30, PhD student)
«Я написал в «Фейсбуке» о том, что я выступил против подписания военного заявления <в университете> и уехал. И эта информация дошла до коллег в Принстоне. После чего мне одна из этих коллег написала и рекомендовала заявиться к ним на программу, которую они только что сформировали». (м., политолог, 45, в России профессор, декан)
«О том, что арестован <за участие в антивоенном митинге>, сразу много кто узнал, и люди сами предлагали помощь. На следующий день, как я вышел, я мог уже ехать в Париж. <…> У меня было сразу приглашение на полгода. Еще через два месяца я получил приглашение от Гарварда и MIT на два года». (м., математик, 52, в России профессор)
Что изменилось в академии?
Наше исследование также отражает глубокие трансформации в самой академической среде. Российская наука стала международной: многие респонденты — участники транснациональных проектов.
«Ученые катались в разные страны, возвращались, понимали, чем хотят заниматься, какое оборудование закупать. Гранты довольно существенные появились <в России>. Очень многие ученые – из тех, что уехали в 90-е – вернулись. И поэтому та научная коммуникация, которая была выстроена между учеными различных стран, очень хорошо работала и в России в этот период, потому что люди приезжали из разных стран. Вообще чувствовалось, что мы – едины с миром, что мы – такие же: не какие-то аутсайдеры, что нас воспринимают как абсолютно полноправных членов научного сообщества. Поэтому для меня само понятие национальной идентичности у ученого казалось немножко странным». (м., биолог, 30, PhD student)
Американская академия, в свою очередь, стала более гибкой и открытой. Возросло количество временных визитёрских позиций, стипендий и программ для учёных из уязвимых регионов. В отличие от жёстко структурированных европейских систем, академия США даёт больше пространства для индивидуальных решений.
Именно это позволило российским учёным быстро найти временные академические позиции.
Стратегии адаптации
Успешность интеграции существенно зависит от дисциплины.
Учёные в STEM адаптируются легче: темы их исследований универсальны, лаборатории устроены схожим образом, и работа в международных командах продолжается — просто теперь из США.
Фольклористы и другие представители гуманитарных дисциплин, чья тематика привязана к России, находят опору в признании российской научной традиции в этих областях.
Социальным учёным сложнее. Несмотря на профессиональные достижения, российская социальная наука пока не сформировала устойчивых школ с международным влиянием. Исследования часто фокусируются на российской повестке, менее востребованной в США. Это осложняет поиск работы и интеграцию в американское академическое сообщество.
Учёные или беженцы?
Многие респонденты говорят о двойственности своего положения. Себя они воспринимают как учёных, полных желания продолжать исследования, подавать заявки на гранты, организовывать семинары, публиковаться. Однако принимающие университеты нередко видят в них прежде всего беженцев. И предоставляемые позиции не всегда предполагают активную научную продуктивность.
С одной стороны, такие позиции дают средства к существованию и выглядят выигрышно в резюме. С другой — они временные (от трёх месяцев до года), не дают уверенности в будущем, требуют постоянного поиска следующей возможности.
«Я год последний провел, ища что-то постоянное, и искал совсем не только в Штатах, а по всему миру. <…> Я просто подавался как из пулемета. Я подал за этот год 146 заявок. 80 из них или 60 были тематически близкими мне, а остальные – уже так, на удачу». (м, биолог, 53, в России профессор, глава лаборатории)
Визовые ограничения (в частности, особенности J1-виз, длительные процедуры проверки, например, для биологов и химиков) и высокая стоимость жизни в США делает поиск позиций особенно проблематичным.
* * *
Эмиграция российских учёных в США сегодня — не просто история об отъезде. Это история о ценностях, о попытке сохранить научную идентичность в мире, где границы стали инструментом насилия, а наука — актом сопротивления.
Это также история об изменениях в самой академии — российской и американской — за последние тридцать лет.
И возможно, это шанс переосмыслить, какой должна быть наука — глобальной, открытой, и по-настоящему солидарной.
0 Комментариев